В последние годы много говорится о национальных интересах России, при этом предполагается, что данное словосочетание само себя объясняет. Тем не менее, объяснение требуется. В политической науке под национальными, они же страновые, интересами понимается два обстоятельства – благосостояние граждан и безопасность границ. Собственно, оба обстоятельства могут быть сведены к одному лишь благосостоянию граждан, поскольку без безопасности его достичь невозможно. Соответственно приближение или отдаление любого государства от своих национальных интересов проявляется в том, растёт ли благосостояние граждан и в безопасности ли они.

Один из ключевых индикаторов здесь – это направление, в котором движутся наиболее образованные, перспективные или богатые люди – стремятся ли они в страну или хотят релоцироваться. Кто-то скажет, что здесь дело просто-напросто в наличии или отсутствии патриотизма, но патриотизм – это спекулятивная и оценочная категория, а физическое перемещение людей – категория объективная. На уровне кухонных разговоров или пропагандистской риторики темы патриотизма или, к примеру, «национал-предательства» вполне возможны, но в рамках любого мало-мальски научного подхода это всё не выглядит серьёзным. Точнее, политическая наука в данном контексте рассматривает уже авторитарные дискурсы, с разделением на воображаемых «друзей» и «врагов», а не проблематику релокации как таковую.

Естественно, любая страна, включая и Россию, является неполной без тех граждан, которые вынужденно её покидают. Естественно, любая страна, тем более претендующая на какое-то серьёзное место в меняющемся миропорядке, должна ориентироваться если не на приток новых граждан, то хотя бы на сохранение имеющихся. Если страна не только теряет внешнюю привлекательность (а у России сейчас абсолютная, катастрофическая просадка по индексу «мягкой силы»), но даже начинает восприниматься как опасная и враждебная многими гражданами с высоким человеческим капиталом (образование, знания, навыки), это сигнал настолько громкий и однозначный, что игнорировать его невозможно. Хотя, не игнорируя сигнал, можно его трактовать как то же самое «отсутствие патриотизма» или, к примеру, «непонимание геополитической обстановки». Для пропаганды, наверное, подойдёт, но на мало-мальски критически мыслящих россиян точно не подействует.

Нужна ли России стратегия «возвращения» по отношению к вынужденным релокантам? Конечно. Другое дело, что здесь в первую очередь нужно разобраться в том, ведёт ли нынешняя политика к достижению национальных интересов – обеспечению благосостояния и безопасности граждан. И что важнее – актуальное благосостояние или его возможное (но это не точно) достижение «через десять лет»?

Исторически россияне покидали страну в разное время, но всегда это было нехорошее время – революция, гражданская война, распад СССР, «лихие девяностые». Над некоторыми стихиями государство не властно, но над своей собственной политикой оно всё-таки имеет контроль – и возможность её поменять. Государство для граждан, а не наоборот. Чем скорее это понимание придёт, тем с большей вероятностью релоканты будут возвращаться.

Стратегии «возвращенчества» не будет, поскольку политические институты в России будут настаивать на том, что отъезд этих групп граждан не наносит ущерба магистральному курсу развития государства. Само наличие подобной стратегии станет своего рода признанием такого ущерба, но политика государства нацелена на то, чтобы подобный ущерб камуфлировать. Скорее, будут популярны тезисы о том, что значительная часть релокантов возвращается, не прижилась на Западе и так далее.

Но возможно некое укрепление связи с релокантами. По крайней мере, сохранение их в орбите влияния будет демонстрировать бизнес. Компаниям важно сохранять взаимодействие с отдельным группами, (в первую очередь, IT-специалистами), которые полезны, нужны и могут выполнять достаточно сложные работы. Действительно, часть таких команд уехала (именно команд, а не отдельных людей). Они создали свои среды с собственной структурой в Белграде или Ереване, в Турции. Взаимодействие с ними будет для компаний важным фактором, появятся свои корпоративные политики в этом отношении, и возможно возвращение какой-то части специалистов.

Но на уровне государства подобного не будет. И я не уверен, что это действительно нужно. Стратегия «возвращенчества» возможна, если мы дифференцируем группы релокантов.

Есть осознанные релоканты, по экономическим или идеологическим причинам, причём, часто причины смешаны: политическая ситуация дала толчок, решение могло зреть и раньше.

Есть люди, которые уехали на волне эмоций, спасаясь, скажем, от мобилизации.

Есть люди импульсивного отъезда: показалось, что ситуация выходит из-под контроля, непонятно, что в стране будет происходить.

Есть люди, для которых неприемлемо «закрытие» страны: они хотят жить в более открытом пространстве, свободно перемещаться по миру и так далее.

Все эти группы разнятся и имеют разные установки. Построить политику для всех этих групп невозможно и не нужно.

Но есть определённый слой тех, чей отъезд был связан с экономическими причинами: их бизнес интегрирован в мировой рынок (те же IT-компании, которым работать в России было некомфортно). Есть люди, которые уехали импульсивно, не понимая, что происходит, посчитав, что находится в России слишком рискованно. В отношение этих двух групп подобная политика возможна, но она должна носить относительно селективный характер, т.е. понимать, кто именно нужен стране.

Действовать в целом на весь массив уехавших, и даже на отдельные какие-то большие группы релокантов очень сложно, потому что за ними стоят разные истории. Значительную часть невозможно вернуть никакой политикой, потому что невозможно изменить отношение людей к специальной военной операции. Если для части людей она неприемлема ценностно, ничто этих людей не вернёт.

Невозможно на данном этапе вернуть людей, у которых интересы бизнеса и жизни очень сильно завязаны на мировой рынок, поскольку нахождение в России токсично для значительной части рынка. Таким людям из России будет сложно работать, возникает целый ряд ограничений: финансовых, работы с поставщиками и так далее.

Остаётся небольшой сегмент людей, импульсивно уехавших и чувствующих, что для них нет серьёзных барьеров к возвращению, но выделить это сегмент для целенаправленного действия и начать его возвращать осознанно, не понимая, кто в этом сегменте, насколько эти люди важны для экономики государства, непросто.

Поэтому политики «возвращенчества» не будет. Подобная стратеия будет свидетельствовать о слабости, а российская власть избегает подобного. И если бы даже такую политику запустят, невозможно тщательно сегментировать людей, для которых она была бы результативна. Это был бы относительно небольшой слой людей, чьи интересы не слишком увязаны с нахождением за рубежом неважно по каким ценностным, идеологическим или экономическим причинам. Этих людей можно было бы возвращать, но ни количество их, ни ценность для экономики не очень понятны.

Скорее всего, политика «возвращенчества» будет проводиться корпоративными участниками рынка под конкретные бизнес-задачи отдельных компаний. Полезно было бы дать компаниям возможность проводить такую политику, а не говорить о том, что они возвращают «предателей».

Конечно, России нужна стратегия «возвращенчества» по отношению к релокантам.

Но, с теми, кто не собирается возвращаться и уже сделал для себя принципиальный выбор не в пользу России, не нужно работать вообще. Не стоит тратить на них время и силы.

Те люди, кто такого выбора не сделал, и есть наша целевая аудитория. Их нужно успокаивать, любить, информировать, вовлекать. Ни в коем случае не карать и не пугать.

У меня есть очень большое сомнение, что правильно и возможно давать оценку каким-то событиям, находясь в состоянии глобальных перемен, будучи запертым внутри этой ситуации. Для себя я решил, что всё происходящее с нами — хороший повод обратиться к примерам уже состоявшимся, значительным и вечным. 

Если рассматривать ситуацию с релокантами и конкретно Еленой Исинбаевой, то первое, что мне приходит на ум — история с Игнатием Лойолой, основателем Ордена иезуитов.

Лойола изначально был рыцарем, стопроцентный испанский кабальеро, баск со взрывным характером. Но его биография, в итоге вошедшая в канон мировой истории, началась с неудачного военного подвига. 

Во время Итальянской войны 1521—1526 Испания воевала с Францией. Лойола был в составе офицеров, находившихся в крепости Памплоне. В город вошли французские войска и предложили сдаться защитникам крепости. Командование колебалось и именно Лойола выступил перед товарищами по оружию с речью в стиле «Донбасс никто не сможет поставить на колени», после чего испанцы, верные королю, решили сопротивляться.

Французы расстреляли их из пушек, крепость пала, Лойола получил страшное ранение ядром в ноги. Он ждал смерти, но французы оказали ему первую помощь, отправили домой, где он год восстанавливался, и как раз во время этого восстановления пережил духовное обращение. 

Лойола открыл для себя Христа и решил, что должен посвятить свою жизнь служению Господу.

Интересно, что во-первых, это преображение Лойолы не вызвало ни у кого из его ближних ощущения дезертирства — кадровый военный с опытом участия в боевых действиях не вернулся в строй, хотя война продолжалась. Во-вторых, когда Лойола столкнулся с тем, что ему не хватает богословских и философских знаний, чтобы вести проповедь и возрастать на своём пути служения Христу, он отправился учиться в Париж! Без всякой нотки ненависти к французам. Пересёк воюющую границу и на 6 лет осел в Париже.

Получив доктора богословия, он релокантом возвращается домой и начинает развивать Орден иезуитов, который в конечном итоге становится буквально планетарной организацией. На счету Ордена множество достижений в сфере образования, миротворческой деятельности, научных открытий… 

И никогда даже от критиков Игнатия Лойолы не звучали упрёки в дезертирстве или недостатке патриотизма в его адрес. Потому что Лойола точно так же, как и его французские военные оппоненты, принадлежал к единому религиозному и культурному христианскому миру, который отличался наличием универсальных верований, понятий и культурных процессов. 

Внутри этого христианского католического универсума страны могли спорить между собой за территории, по причине оскорблённой гордости, экономических интересов… Но никому в голову не приходило переводить эти конфликты на уровень противостояния «или мы, или они». 

Что-то подобное происходит у нас и сегодня.

Не так давно омбудсмен Татьяна Москалькова признала, что происходит созидательная работа с украинскими чиновниками по теме защиты и возвращения домой украинских детей и пленных. Периодически мы слышим какие-то примеры конструктивного сотрудничества из экономического блока. Если посмотреть, научные связи, образовательные проекты так или иначе продолжают существовать и функционировать внутри общего европейского универсума. 

Но при этом христианской риторики и видения происходящего на публичном уровне у нас, к сожалению, нет. То, что мы видим сегодня внутри России, это не богословие Христа, а богословие Вараввы.

Если вспомнить евангельские события, когда Пилат спросил у толпы в Иерусалиме, кого им отпустить Иисуса или Варавву, они закричали: отдай нам Варавву.

Варавва был разбойник, но на самом деле современные историки и богословы приходят к выводу, что, скорее всего, Варавва был разбойником не в прямом смысле, а был он как раз радикальным израильским ультра-патриотом, который воевал с римлянами всеми возможными способами, в том числе в ущерб здоровью и безопасности собственных граждан.

Иисус умер на кресте вместо Вараввы и вышел за пределы прямого противостояния Израиля и Рима. И это очень важный штрих истории и биографии Христа. 

Если же говорить про Елену Исинбаеву, которая живёт сегодня на родине Игнатия Лойолы, то надо заметить, что, если бы мы нашли в себе высокое христианское измерение (даже не в сентиментальном контексте, а в мировоззренческом), то, конечно, спокойно восприняли бы заявления о том, что она «человек мира». 

Когда кто-то говорит, что он «человек мира», то это с одной стороны можно воспринимать как то, что он себя ассоциирует с миром как с планетой, на которой он живёт, так и с миром как процессом примирения, к которому он стремится.

По-хорошему, конечно, Исинбаеву можно было бы использовать: её опыт, знакомства в чиновнической среде в интересах России. 

Мы знаем, что есть миротворческие процессы, которые инициирует Ватикан и которые находят тоже не публичную и, может быть, не очень горячую, но последовательную поддержку внутри России. С кардиналом миротворцем от Ватикана Маттео Дзуппи встретился Патриарх, представители администрации президента. Есть позиция и Татьяны Москальковой: мы готовы вернуть на родину украинских детей, у которых есть родители. Ватикан тоже занимается этими вопросами. Все это могло бы получить и гуманитарно-светское развитие. 

Та же самая Исинбаева могла бы войти в комиссию от России при Ватикане, куда можно было бы позвать условную Пугачёву, Гребенщикова и начать налаживать культурные связи, вести гуманитарные действия. Это обозначило бы, что мы до сих пор находимся внутри такого общегуманитарного, общехристианского универсума. Но, к сожалению, сейчас этого не звучит в публичной риторике. 

Если продолжать линию с библейскими сравнениями, на ум приходит известная история с царем Соломоном, к которому пришли две женщины, спорившие, кому из них принадлежит младенец. Соломон приказал разрубить младенца на две части. После этого одна женщина сказала: пусть ребёнок останется в живых, отдайте его моей сопернице; вторая сказала: рубите. Именно по позиции этих двух женщин Соломон понял, что та, которая готова пожертвовать ребёнка своей сопернице, и является его настоящей матерью, потому что для неё важнее сохранить жизнь своего чада, чем статус материнства. 

Эта библейская интонация получает развитие и в проповеди Христа, когда он говорит: кто из вас, если ваш сын попросит у вас рыбу, положит ему в ладонь камень? Это монотеистическая позиция, это позиция Откровения, которое было дооформлено внутри христианства. Такой подход мало свойственен язычеству. Язычеству свойственна позиция: я тебя породил, я тебя и убью. 

Интересно, что современная публичная риторика России как раз больше соответствует той женщине, которая хотела разрубить младенца, а вовсе не родной матери в конфликте за принадлежность ей тех или иных детей и жизней. Мы периодически слышим, что либо это будет принадлежать нам, либо это не будет принадлежать никому.

Либо наша спортсменка будет отвечать всем нашим интересам, либо она нам никто, и значит, мы можем делать с ней всё, что угодно. 

Мне кажется, что рано или поздно нам придётся возвращаться в пространство как раз такого христианского универсума, одним из примеров которого был опыт жизни Игнатия Лойолы.