Действительно, в России есть тенденция к мрачности, но эта тенденция временна и реакционна. В советское время все были мрачные и пожилые, но вдруг появляется веселый и открытый Михаил Горбачев. Общительный человек, который к тому же не стесняется показать всем свою жену, да и стесняться в этом плане ему было нечего, в отличие от его предшественников.

Борис Ельцин также начинал с задора, помрачнев уже существенно позже. Владимир Путин продолжил историю серьезности и в какой-то степени брутальности с элементами устного народного творчества вроде «мочить в сортире». Дмитрий Медведев же действовал в стилистике Горбачева – айфон, гамбургеры с Обамой. Он мог бы стать прологом к новой открытости, но потом в силу причин, которых нам не объясняют, случилось возвращение Путина, а вместе с ним и возвращение к мрачности. Таким образом, нельзя сказать, что у России, в отличие от западных демократий, политики однозначно мрачны, серьезны и «на пиджаках». С 1980-х годов все же есть тренд на более человеческий подход к чиновнику и чиновника к народу.

Понятно, что этот тренд, конечно же, победит, потому что новое поколение чиновников 40-50 лет уже не читают газету «Правда», не ходят в шляпе и сером плаще, они вполне открыты. Они сидят в интернете, как и все мы, они существуют в новой общемировой информационной среде, причем даже те, которые рассказывают, что интернет надо запретить. Это они делают, скорее, по долгу службы, т.к. считают, что более старшие люди, которые все еще читают газету «Правда», погладят их по головке, условно говоря.

Эта тенденция к мрачности в России, скорее, связана со спецификой системы, когда молодые люди хотят соответствовать представлениям своих пожилых начальников и поэтому ведут себя подобным образом – делают «лицо кирпичом», заявляя, что «интернеты мы не читаем, надо бы их запретить, потому что там западная пропаганда».

Тенденция к открытости возьмет свое, поскольку в интернете так или иначе сидят все, даже китайцы. Поэтому через какое-то время наши политики тоже могут в ООН процитировать Лунтика или Гарри Поттера, по примеру того, как процитировал лягушонка Кермита британский премьер Борис Джонсон.

В нашей конституции семья закреплена как основная скрепа, но семей высших руководителей мы не видим в публичном пространстве со времен упомянутого Дмитрия Медведева. Здесь можно вспомнить запрещенного политика Алексея Навального, который как раз делал свой имидж на открытости семьи. В какой-то степени это продолжение «медведевской» истории. И таким образом, революционно-демократическая альтернатива 2011-2013 гг. была в категории этой самой открытости.

Но конкретно Путин имеет свои представления об эпохе, в том числе благодаря времени, когда он формировался как личность (при закрытом Андропове), и, конечно, на это восприятие накладываются его профессиональные особенности, предполагающие максимальную закрытость. Путин в этом плане скорее исключение, а не типичный персонаж. Уже 20 лет мир задается вопросом «Who is mr. Putin?», и пока ответа на него нет. И это не потому, что весь мир глуп, а потому что Путин хорош в своей роли закрытого человека.

Имидж Путина многое берет от имиджа Штирлица. Все сотрудники спецслужб, будь они внешними разведчиками или внутренними, всегда закрыты, что на родине, что заграницей. Вряд ли Штирлиц, если бы ему удалось вернуться на родину в апреле 1945 года, начал бы писать публичные мемуары и рассказывал подробности о своей жизни. Он также был бы закрытым человеком, преподавал бы историю или немецкий язык в школе КГБ. Это особенность что отечественных, что зарубежных спецслужбистов – оставаться закрытыми до конца жизни.

Понятно, что на это наслаивается еще и некое мировоззрение, которое особенно ярко проявило себя после Мюнхенской речи 2007 года: мы должны сплотиться, не должны выдавать своих секретов, потому что любое наше слово может быть использовано против нас иностранными агентами. И даже если вокруг находятся люди, которые не из этой спецслужбистской среды, так или иначе, но они подстраиваются в эту систему, начинают играть по этим правилам, «косить под цыгана до последнего», и убеждать всех, что враги действительно повсюду. Это тоже история иерархии структур, где никто не хочет потерять свое место, и никто не скажет, «извините, может быть, вы выдумали этих вездесущих врагов, и все это происходит лишь у вас в голове»?