На мой взгляд, Александр Дугин в своем видении модерна в России неправ. Это был бы долгий разговор относительно того, что понимает под модерном Дугин, что такое постмодерн, к которому он, в том числе, склоняется, хотя на самом деле от него далек.

Но если сказать коротко: 1. Нет, Россия, первое, не отвергает модерн; 2. На мой взгляд, скорее, нынешний Запад отвергает модерн вместо того, чтобы его развивать дальше в правильном направлении. Именно Запад радикально отвергает модерн уже на протяжении нескольких десятилетий. А Россия остается модерну верна.

Отвергнуть модерн невозможно, поскольку нельзя отказаться от собственного прошлого. В какой-то степени Александр Дугин прав в том, что следующая эпоха, которая наступает и которую я называю эпохой возвращения, по ключевому признаку – это снятие оппозиции между научным и религиозным познанием мира. Эта эпоха по третьему закону диалектики Гегеля вбирает в себя, естественно, и определенные элементы, совмещает традицию и модерн.

Но это не означает отказа от модерна, потому что прямое путешествие в прошлое невозможно посредством физики. Возможно только путешествие в будущее, а оно всегда является синтезом нескольких предшествующих эпох, и поэтому синтез традиции и модерна нас тоже ожидает. А не отказ от модерна и от всех достижений периода модерна, который проповедует Александр Гельевич Дугин. И на мой взгляд, его предложение не носит пророческого характера, скорее, это такие метафизические мечтания.

«Казнить обывателей надлежит с осмотрительностью». Наконец господин традиционалист Александр Дугин без обиняков разразился сокровенным: «Разводы — не то, что аборты! — будут запрещены. Их не будет. Нельзя и все. Женился — будь добр так и живи до смерти. Раньше надо было думать. За блуд — костер. За кражу — повешенье. За хулу на Царя — вечная каторга». Такого рода утверждения, при всем уважении к ученому, заставляют вспомнить старое: иногда и десять умников не сумеют ответить на слова одного, скажем так, «не вполне адекватного человека». К несчастью, говорящий не одинок. Его речи вполне сродни заявлениям другого «не вполне...» (см. ранее) из того же лагеря: поскольку русские — народ-бурундук и при надобности лесными орешками перебьются, то и без модернизации, само собой, легко проживут.

Что же до существа дела, то оно на поверхности. Начиная от Левши (персонаж уж куда народнее!), который желал донести до императора модернизационный секрет: англичане кирпичом ружья не чистят и нам такого же типа ружья требуются.

Или вот «отец народов». Иосиф Виссарионович, кумир традиционалиста, своих почитателей за подобные мысли про модернизацию наверняка отправил бы на Колыму. И не лагерными «придурками», а в каменоломню. Ну, а далее, хоть кого из российских лидеров возьми, все начинали с модернизации, хотя, конечно, тут же и заканчивали, потому как модернизация и самодержавие вещи несовместные. Посему наш традиционалист может быть спокоен: настоящая всеобъемлющая модернизация нам не грозит.

Что же до его решительных советов, то приведу пункт №8 из «Устава о свойственном градоправителю добросердечии»: «Казнить, расточать или иным образом уничтожать обывателей надлежит с осмотрительностью, дабы не умалился от таковых расточений Российской империи авантаж (выгода, польза) и не произошло для казны ущерба» (М. Е. Салтыков-Щедрин). Дело советовал Михаил Евграфович.

Заявление насчет того, что Россия что-то отвергает, — чересчур обширно, потому что Россия разная. Понятие модерна достаточно устоявшееся. Если я правильно помню, модерн очень хорошо определен Юргеном Хабермасом, современным немецким философом: «Проект модерн базируется на трех ценностях: истина, добро и красота». В этом смысле говорить о том, что Россия отвергает такой модерн именно как проект, мне кажется, не совсем корректно. Как раз эти ценности выражают великую европейскую традицию, которая основывается на этой самой идее соединения античности, христианства и современности. Хабермас писал о том, что модерн – это неоконченный проект, он все еще длится.

Попытки постмодернистов заявить ему альтернативу в том смысле, что «anything goes», то есть «все что угодно» можно принять, и нет никаких критериев: ни добра, ни истины, ни красоты, — скорее, это Россия отвергает. Не модерн, а постмодернизм, который даже сам себя обозначить не может, потому что, когда говорят что-то «пост» — это значит только после. А что после? Надо определиться. И если считать основным принципом постмодернизма именно этот релятивизм, то Россия как раз пытается отвергать релятивистский подход ко всему.

И в этом смысле я сказал бы, что Россия сегодня — это оплот модерна. Это то место, в котором есть надежда на то, что модерный проект живет, продолжается и что такие понятия, как красота, благо и истина, — это не относительные операциональные вещи, которые каждый раз можно адаптировать к чему угодно. Это вечные ориентиры, вечные маяки для нашей цивилизации и, вероятно, для всего человечества. 

Слова Александра Дугина об отторжении Россией модерна, безусловно, необходимо понимать, воспользовавшись слуховым аппаратом, несколько сбивающим общий пафос высказывания. Потому что, если не использовать его, то всё звучит довольно вызывающе, – и оттого теряется главный смысл. Вызывающе и по-своему бессмысленно. 

Смысл же лично я вижу в том, что общество, прикончившее Бога, оказалось перед зияющей пустотой, которая одновременно пленяет и пожирает это общество. Эвола говорил, что человеку, обществу нужна иерархия. Без неё человек не может. По-разному можно отнестись к Эволе, но мысль, как по мне, верна. Так и где она тогда, эта иерархия? В чём она? Отвергнув Бога, отвергнув дьявола, говорит Дугин, общество поставило в центр человека. Так и есть. Произошло это не вчера и не позавчера. Но кто этот человек? И ради чего он существует? Можно ли это назвать осознанным существованием? Справляется ли этот человек?

Если совсем просто, то психология попыталась заменить религию, вместо Богочеловека у нас появился Человекобог. Собственно, так уже было. И Ницше, и Горький… много имён. Но фокус в том, что сейчас это расцвело как никогда. Расцвело пышно. Гаджетизация, цифровизация помогла человеку напитать себя симулякрами псевдосчастья, – и этот комфорт он принял за рай. Но рай ли это? Как пел Уотерс когда-то. Матрица исхитрилась так, что человек, вспоминая кино, почувствовал себя кем-то вроде архитектора этой матрицы, хотя он по-прежнему лишь корм. 

Современный человек стоит на трёх китах: кальвинистской морали крайнего толка, отзвуках упрощённой восточной мудрости и бесконечных коучингах/тренингах. Те, кто проводит последние, и есть жрецы модерна и постмодерна. Они в конечном счёте придумали своего бога, божка – комфортного и удобного божка как товар. И тем подменили традицию. Причём, я говорю, как о крупных манипуляторах, так и о мелких – просто масштаб разный. И вот тут отказ от модерна не просто важен. Он необходим.

Но без традиции, о которой говорит Дугин, всё это бессмысленно и напоминает тлен. Это опять же грозит пустотой. Пусть модерн и доказал, и показал свою несостоятельность. Другой вопрос: как будет выглядеть традиция? Как она будет реализовываться? Что предлагает Дугин? Вот тут всё сложнее и опаснее. Не думаю, что озвученные методы эффективны. Хотя бы потому, что, когда Дугин говорит о сатанинской цивилизации, он говорит не только о Западе, но и о нас с вами, о России, той самой России, которая с лакейским подобострастием копировала этот самый Запад. И тут вдруг доппельгангер решил победить оригинал? Так бывает? Так, а Запад исключительно мракобесен? Или всё намного сложнее? Запад болел, Запад болен, но он же искал и ищет противоядие. Порою весьма успешно. Мы об этом забыли? 

Россия не в состоянии отказаться от модерна. Да и не надо этого делать в полной мере. Важнее научиться правильно использовать его, грамотно применять и интегрировать. В основе же действительно должна быть традиция. И тут мы не говорим о том, что бабы будут исключительно рожать, и это их единственная миссия, а все кругом станут разъезжать на телегах; мы говорим о традиции духовной, глубинной, но, боюсь, нам ещё предстоит её создать. И это будет непросто, мягко скажем. Но от этого зависит наше с вами выживание. В прямом смысле слова.